Пани Зофья. У вас колесо отвалилось - Яцек Галиньский

личную жизнь? – отчитала я Голума, который своим любопытством и мать Терезу довел бы до белого каления.

Я открыла дверь, помучившись с тяжело отпиравшимся замком, и пригласила незваного гостя войти. Едва я заперла за нами дверь, как все высказала бездомному.

– Слушайте, я не хочу вас тут больше видеть! Не уйдете сами – я позвоню сыну, и он уж с вами управится. Вы, наверное, не знаете, какой он крупный и сильный парень!

Бездомный только рассмеялся.

– Мне от вас ничего не надо. Я только пришел увериться, что у вас все в порядке.

– Разумеется, в порядке. Почему должно быть по-другому? О чем вы вообще говорите? Какое вам дело?

– Можете мне чаю налить?

– И речи быть не может. Нет у меня чая.

– Да вон он стоит. – Бездомный указал на банку, которую я стащила у безногого.

– Это не пить.

– А зачем?

– Зачем, зачем. Он краденый. Может, я его отдам.

– Какой вы интересный человек.

– Зато вы – нет. Уходите.

– А вдруг я заявлю на вас в полицию?

– Х-ха! Какой дерзкий. Хотели бы заявить – уже заявили бы.

– А может, я вас шантажировать хочу?

– Да ради бога. У меня ничего нет. Чего вы от меня хотите? Диван? Интересно, где вы его поставите. И потом, у меня с полицейскими хорошие отношения. Они у меня недавно были. И я у них. Может, и еще встретимся. Ну что они мне сделают? Дурачки они, да и вы тоже. Вон отсюда, – закончила я и указала на дверь.

– Ладно, уйду. Мне бы от вас только одно.

– И речи быть не может.

– Да вы даже не знаете, о чем я.

– Мне это неинтересно. Я категорически против.

– Мне бы только помыться.

– Да вы что, смеетесь?! Ни в коем случае! Еще чего!!

– А что в этом такого? Мне душ принять.

– Замолчите, а то как дам вам в заросший лоб, так увидите!

Я замахнулась. Бездомный сжался и закрыл лицо руками.

– Не надо, – тихо простонал он уже совершенно другим тоном.

Я смутилась. Такой здоровый мужик – и так испугался. Вся дерзость с него слетела в долю секунды. Он съежился до размеров карлика. С минуту мне было не по себе. Его били. И хорошо так били, раз он испугался даже старухи.

Бездомный отвел руки от лица и покорно взглянул на меня.

– Ладно, можете помыться, только ванная должна выглядеть безупречно. – Едва я договорила, как уже пожалела о сказанном.

– Спасибо. Ванная здесь? – спросил он, указывая на дверь.

– Да, но вы же не думаете, что станете мыться у меня? Я еще не сошла с ума, чтобы позволить посторонним мужчинам расхаживать у меня дома в чем мать родила. У соседа помоетесь.

– А он не будет против?

– Точно не будет. Вы не стучитесь, просто сильно толкните дверь, она наверняка откроется. Полотенца и мыло найдете.

Бездомный ушел. Через минуту из коридора раздался его голос:

– Тут полицейская лента. Может, лучше не заходить?

– Снимите ее. Наверное, убрать забыли. Хозяина нет и не будет. Смелее. Чувствуйте себя как дома.

Я вышла на лестничную площадку, чтобы посмотреть, справится ли он. Бездомный сорвал ленту, преграждавшую вход в жилище безногого, после чего вышиб дверь. Силач, надо признать.

Зря я вышла на лестничную площадку. Ко мне в очередной раз пристал вечно подглядывающий надоеда Голум. В бледных жилистых руках он держал что-то дымящееся. Такой довольный, будто десять злотых нашел.

– Прошу прощения, что в таких обстоятельствах, но я подумал – вам сейчас нелегко, – начал он, и это было подозрительно. – Мне захотелось как-то подсластить вам это время.

– Вы точно хорошо себя чувствуете?

– Я вам пирожное испек.

– Караул! Псих!

– Я хотел вас к себе пригласить, но увидел, что у вас гость. Возьмите, пожалуйста. Свежий творожник.

Я вдруг услышала Фрэнка Синатру. В смысле – поющему было далеко до оригинала, но кто-то пел песню Синатры. «Лунную реку». Одну из моих любимых.

– У соседа кто-то есть? – спросил Голум, указывая на дверь безногого.

– Вы так спрашиваете, будто не видели.

– Наверное, я как раз творожник вынимал из духовки.

– Полиция следы ищет.

– Вода шумит. Как будто кто-то поет в ванной, – сказал Голум, вслушиваясь в доносившиеся из-за двери звуки.

– Уж наверное, полицейские знают, что делают, вам так не кажется? Давайте сюда творожник и возвращайтесь к себе. – Я схватила противень.

– Приятного аппетита, – сказал Голум и поклонился.

– Надеюсь. – Я сурово взглянула на него. – Вы даже не знаете, какое я только что ела пирожное и в каком элегантном месте! Там только деликатесы и подают. Пищу богов. А официанты какие воспитанные и культурные! Вы, наверное, понимаете, что сравнение может быть не в вашу пользу.

Голум немножко погрустнел, но тут я не виновата. Берешься печь – надо много чего уметь. Одной доброй воли недостаточно. Будь оно так, никто на свете не голодал бы и не имел бы лишнего веса. В делах кулинарных важно все. Ингредиенты, количество, время выпечки, точность, увлеченность. Что обо всем этом мог знать Голум? Да еще осмеливается угощать людей. Пусть только окажется, что творожник невкусный. Уж я поучу его автора хорошим манерам.

Я дождалась, когда Голум скроется за дверью своей квартиры, и вернулась к себе.

Запах у творожника был ничего себе. Даже вкусный. Не поспоришь. Поскольку я была голодной, то решила не затягивать с дегустацией. Сняла творожник с противня, порезала на куски. Текстура довольно хорошая. Пышная, не слишком плотная. Подстрекаемая научным любопытством, я поскорее положила кусок на тарелку и воткнула в него вилку.

Ну-ну. Неплохо. Сразу чувствуется, что творог трижды пропустили через мясорубку. Голум, наверное, трудился не покладая рук, дурень. На сахаре сэкономил, но такой уж он есть. Надо будет проявить снисходительность, когда я его увижу в следующий раз. Первый кусок прошел довольно гладко, но это первый. Может, я необъективна – из-за голода, а еще из-за того, что я человек дружелюбный и мягкого характера. Наверняка следующий кусок подтвердит или опровергнет мою оценку творожника. Пирожное Голума не шло ни в какое сравнение с шоколадным безумством из ресторана на Познаньской, но и у него имелись свои достоинства. Точнее, одно достоинство. В ресторане мне досталась половина маленького кусочка, объеденного с одной стороны. А здесь – целый противень. Да, небольшой. Можно сказать, один из самых маленьких, как у истинного скряги.

Вкус у второго куска, а потом и у всех последующих, вплоть до последнего, становился, в соответствии с моими ожиданиями, все хуже. Под конец меня уже просто тошнило. Правда вышла наружу.